В тайге рассказ: Глоток жизни. Рассказ об удивительном опыте путешествий по зимней Амурской тайге с местными охотниками-промысловикам — scoute.ru — Оптические прицелы, оптика для охоты, лазерные дальномеры

Содержание

Рассказ. Первая встреча с тайгой

Нет ничего более ценного,

чем вечно живые родители

в памяти своих детей.

Памяти моего отца посвящаю

Проснулся в 6 утра. За окном хоть глаз коли. Вставать на работу еще рано. Слышно, как дворники убирают снег при тусклом свете уличных фонарей. Смотришь в эту темноту и непроизвольно вспоминаешь какой-то эпизод из своей жизни. Это подобно зажженной лампочке: раз — и вспомнил. От этих воспоминаний, как правило, на душе становится тепло и уютно. События, которые произошли когда-то, ты не просто прожил, а прожил эмоционально, прочувствовал каждой клеточкой своего тела, и поэтому разум прорисовывает их намного ярче и более детально. Вот именно такие воспоминания и накрыли меня в это утро.

… Я — ученик 9 класса, мне 15 лет. На дворе — начало октября. Однажды отец предложил мне поехать с ним в тайгу за брусникой дня на три-четыре. До сих пор я ни разу не был в тайге так, чтобы палатка, костер, ночевки, дальняя дорога на машине. Мне этого сильно хотелось, тем более с отцом. Но так как первая четверть была в самом разгаре, я не столько переживал по поводу пропуска занятий в школе, сколько из-за разговора с мамой: отпустит ли? Мама отпустила.

Вызволили с отцом из «недр» балкона два алюминиевых горбовика советских времен. Один был большой, потускневшего от времени зеленого цвета, другой — поменьше — вообще не крашеный. Внутри каждого лежали совки для сбора ягоды, такие же старые, как и сами горбовики, если не старше, да к тому же самодельные. До этого момента я не знал, как выглядит приспособление для сбора ягоды. В большие рюкзаки сложили теплые вещи. Особенно запомнились ватные штаны песочного цвета: они были сшиты точно так же, как и телогрейка, и в них, казалось, вообще невозможно замерзнуть.

В тайгу должны были поехать с двумя отцовскими друзьями. Одного я помню, как Петровича — и отец, и все вокруг звали его по отчеству, а вот второго не помню вообще — ни имени, ни отчества, только, что он геолог. После поездки в тайгу я продолжал называть его геологом. В воспоминаниях о нашей поездке всегда говорил отцу: «А помнишь, какую поляну геолог нашел?».

Выдвинулись с рассветом на УАЗике Петровича. Дорога показалась мне очень длинной: ехали часов 8–9, а то и больше. Из всего пути мне почему-то более ярко запомнился асфальт, по которому мы ехали, значительно удалившись от города. Конечно, запал в память не сам асфальт, а то, из чего он был сделан. Это была мелкая мраморная крошка белого цвета, такого покрытия я до сего момента не видел. На фоне синего неба и желто-багряной листвы этот асфальт казался особенно красивым и позволял с головой окунуться в мир таинственного путешествия. Еще запомнилась пыль. Она покрывала весь салон УАЗика и его пассажиров. Я даже что-то рисовал пальцем на сиденье! Мужики всю дорогу о чем-то спорили, иногда даже ругались, переходя на повышенные тона и активно жестикулируя.

Когда с трассы свернули на лесную дорогу, УАЗик показался мне машиной для перебора каждой косточки моего тела. Помню, что периодически ударялся головой о металлические перекладины, из которых состоял каркас этой зверь-машины.

Хрустя коробкой передач, заехали вглубь леса. На потерявшей свое очертание дороге все чаще попадался преграждающий путь упавший сухостой. Порой его убирал один Петрович, а когда это были огромные деревья, то из машины выходили все мужики. Из багажника доставали пилу-двуручку и незамысловатыми движениями распиливали сушняк, расчищая дорогу УАЗику, который продолжал свой путь к ягодному царству.

До места добрались затемно. Долго искали пятак, где можно разбить лагерь. Наконец остановились у понравившейся поляны. Она была достаточно просторной и ровной для лагеря. Петрович с геологом сразу принялись заготавливать дрова и разводить костер, а мы с отцом пошли рубить жерди для установки старой брезентовой палатки. Она была одна, и я не понимал, как мы все в ней разместимся…

Когда тайгу поглотила кромешная тьма, я долго наблюдал, как тень от жарких языков пламени прыгала по деревьям, делая это место загадочным и таинственным. Черный бархат неба был усыпан звездами, а лес отдавал влагу и сырость наступившей ночи. Взрослые готовили ужин, рассказывали истории, приключавшиеся с ними в тайге или на рыбалке, и периодически выпивали рюмку за благополучно пройденную дорогу и за то, чтобы вернуться домой с ягодой.

Мужики, а где у нас хлеб? — спросил Петрович.
Посмотри в палатке с краю, — ответил ему кто-то.

Заглянув в сумку с хлебом, Петрович вопросительно посмотрел на мужиков:

А вы что, хлеб по разным пакетам разложили?
Да нет, это весь, — последовал ответ.

Петрович кинул пакет на землю и с недоумением уставился на друзей. Сжав кулаки, он, набрав полную грудь воздуха, вдруг яростно заорал:

Вы что, мудаки, в тайгу не на один день пошли, а хлеба всего две булки взяли?

Петрович был невысокого роста, и в этот момент при свете костра был похож на зловещего гнома или гоблина.

Все молчали. Выражение лица у каждого было, как у нашкодившего ребенка. Петрович еще долго ругался, читал нотации и тряс кулаками. Сокрушался, обращаясь к геологу:

Ну ты-то куда смотрел? Ты-то куда? У тебя такой опыт, ты же геолог!..

Эту фразу он повторял неоднократно, при этом всегда выставляя вперед указательный палец.

Немного успокоившись, он поднял пакет с хлебом и, вытянув перед собой, громко и четко, я бы даже отметил, с выражением, сказал:

Вот этот хлеб никто из НАС есть не будет. Если вы так легкомысленно отнеслись к хлебу, а я болван вас не проконтролировал, то обойдемся без него. Этот хлеб пусть едят муравьи.

Во время монолога его брови ходили ходуном, он, не переставая, тряс этим пакетом, а потом резко повернулся и быстрым шагом направился в лес. Вскоре вернулся, но уже без хлеба.

В лагере повисло гробовое молчание. Поужинав, начали готовиться ко сну. Геолог подкинул в огонь дров и расстелил спальник недалеко от костра. Забравшись в него, долго крутился, а потом, подставив руку под голову, молча смотрел, как языки пламени облизывают сухие поленья. Петрович быстро устроился в своем спальнике, повернулся к костру спиной и затих.

Оказалось, палатка была наша с отцом, мы должны были спать в ней вдвоем. Отец велел мне тепло одеться, а сам взял топор, нашел небольшую чурочку и одним махом разрубил ее на две части: «Ну вот, подушки готовы». Я тогда очень удивился: ничего себе подушки!». Накрыв полено какой-то одеждой, я положил «подушку» под голову и попытался устроиться поудобнее.

Палатка стояла недалеко от костра, ее вход смотрел точно на пламя. Я лег на спину и, подобно геологу, долго смотрел на костер, мысленно перебирая все мелочи моего первого дня ягодного путешествия.

Ночь прошла беспокойно: периодически просыпался и прислушивался к звукам задремавшего леса. Очень обрадовался таежному рассвету. С первыми лучами солнца ночные страхи ушли. Выбравшись из палатки, вдохнул полной грудью свежесть осеннего леса. Густой туман тяжелой периной стелился по земле. День обещал быть теплым и солнечным.

Геолог сидел у костра в позе лотоса и отрешенно смотрел на закипевший чайник. Петровича в лагере не было. Вероятно, из-за обиды, по ягоду он ушел один. Отец возвращался из леса, волоча сваленный сухостой. Увидел меня, спросил:

Ну что, сынуля, выспался?
Да, вроде нормально, — ответил я.
Иди, давай, умойся, сейчас позавтракаем — и вперед, по ягоду!

Чем завтракали и что вообще ели за время пребывания в тайге, не помню. В это утро отец мне сказал:

Мишуня, ты иди хлеб найди, куда его там Петрович отнес. Мы-то можем и без хлеба, а тебе никак, у тебя растущий организм. Ты в этом не виноват, что взрослые совершили оплошность. Петрович здесь прав…

Я взял нож и пошел искать хлеб. Метрах в десяти от лагеря увидел пакет с хлебом, аккуратно висящий на кусте багульника. Сев на одно колено, на другое положил буханку и отрезал пару кусков. В этот момент было ощущение, что-то ворую…

Позавтракав, я, отец и геолог пошли вглубь леса. На одной из вековых елей, что стояли вдоль дороги, заметил деревянную табличку, где было написано черной краской с подтеками: «Здесь проходит граница Иркутской области и Республики Бурятия». Подумал тогда: «Как интересно, еще ни разу за границей не был».

Геолог шел первым, мы с отцом за ним. Он целенаправленно двигался к определенному дереву, а по достижении его резко свернул налево, в непролазные кусты багульника. Ноги проваливались в мох, ветки цеплялись за одежду, сети паутины вместе с их создателями противно облепляли лицо. Я очень сильно не любил пауков, особенно тех, у которых большие «жопки» с рисунком наподобие креста. Мне казалось, что эти пауки ядовитые, поэтому пытался их сбросить с себя как можно быстрее. Со стороны, думаю, это выглядело очень смешно.

Когда пробирались через поросль кустарника, в голове зудил вопрос: «А где же ягода? Неужели она должна быть среди этих джунглей?».

Вскоре мы оказались на чудесной солнечной полянке, усеянной брусникой. Такого изобилия таежной ягоды мне видеть еще не доводилось. Боялся сделать шаг в сторону, чтобы не раздавить ярко-бордовые гроздья. Перемещаясь с поляны на поляну, мы изрядно наполнили свои горбовики. Сбор ягоды продолжался до полудня, потом решено было вернуться в лагерь на обед. Подходя к стану, увидели Петровича, суетившегося у костра. Обида у Петровича уже прошла, и он с большим интересом расспрашивал мужиков, много ли набрали и в какую сторону ходили, делился своей неудачей, что полдня проходил и ничего не собрал, да еще и мозоль натер. Петрович, продолжая колдовать над обедом, громко бурчал под нос: «Вот дурень старый, поперся невесть куда, приеду без ягоды, жена ж не поймет… вот ты геолог — лесной разбойник, все-то ты знаешь… после обеда с вами пойду».

А я сидел на сваленном могучем кедре и прислушивался к звукам тайги, точнее, к их абсолютному отсутствию. Настолько было тихо и безмолвно, что от этого звенело в ушах. Только изредка слышался хруст сухостоя, от которого я сразу замирал. Страх перехватывал дыхание, заставлял прислушаться: а вдруг медведь?..

Под ногами валялись недоеденные белкой кедровые шишки. Я с радостью выковыривал из них орешки, наслаждаясь их молочным вкусом. После обеда до темноты собирали ягоды…

Как-то ночью нас разбудил топот копыт. Мы с геологом подскочили первыми, потом уже отец и Петрович. На часах было далеко за полночь. Лошади, фыркая и жуя узду, остановились у нашего лагеря. Геолог взял фонарь и пошел посмотреть, что там. Это были два сильно выпивших бурята. Один слез с коня и завел разговор:

Добря!
Доброй ночи, мужики.
Э, слышь че, водка есть у тебя?
Могу дать полбутылки, больше нет…
Ну так че, давай, а то это, до деревни только к утру доедем.

Геолог подошел к палатке, покопался в вещах, нашел полбутылки водки и отдал незваным гостям.

Спасибо. Слышь, если че надо, мы выше стоим, километрах в трех…
Хорошо, и вам доброй ночи!

Они повернули коней и скрылись в кромешной тьме.

Все это время я стоял неподалеку и слышал весь разговор. На душе было неприятно и тревожно: «Откуда они взялись в столь поздний час? Зная, что мы здесь стоим, что им еще может понадобиться?». С этими мыслями я долго не мог заснуть, пуще прежнего прислушиваясь к различным шорохам и шуму…

Брусничные дни подходили к концу. Лысеющая тайга укрывала ковром опадающей листвы еще теплую землю, и зябкое дыхание засыпающего леса говорило о скором приближении зимы.

Последняя ночь в тайге была холодной. Недопитый чай в кружках замерз, палатка покрылась инеем. Утром мы с полными горбовиками выехали домой. Трудяга уазик, переваливаясь с одного бока на другой и повизгивая тормозами, вез нас в город.

Впечатления от первого знакомства с тайгой остались яркими и незабываемыми. Спустя много лет они прочно сидят в моей памяти, а любовь к тайге и сибирскому краю растет год от года. Я вновь и вновь выбираюсь из городской суеты в мир зеленого счастья, душевного спокойствия и полного умиротворения…

Свой сезон открывает туристский народ.
Мы не мыслим себя без тайги, без костра.
Мы уют променяли на сотни дорог.
Не грусти. Как обычно. До встречи. Пора…

(Автор не известен)

Рассказы | Журнальный мир

Лешачиха

В школе её с первого класса звали Гориллой. Невысокая с кривыми ногами и обезьяньей походкой, с длинными руками, она бросалась в глаза среди своих сверстников. К тому же чем старше она становилась, тем всё сильнее покрывалась волосами. У неё никогда не было подруг, а мальчишки попросту издевались над ней, пока она не стала давать им отпор. После этого с ней никто старался не связываться и подшучивали издали. Держалась она всегда в стороне, чувствуя к себе неприязнь окружающих. Недоверие испытывала она ко всем, но ненависти не было. Она с детства принимала свои физические недостатки как какое-то наказание, посланное на неё. Тем более, что мать, бывая пьяной, плакала над ней:

– За что тебя Бог обидел, за что наказал? Что я такого сделала не так в своей жизни.

Отца у Гориллы не было. По здравому рассуждению он, конечно, должен был быть, но о нём никогда мать не упоминала, да, наверное, она и сама не помнила, с кем пьяной сотворила дочь. Работала она в котельной и, подвыпив, шутила, что орангутангов там не было. Горилла училась средне, но окончив школу, поступила в лесотехническую академию. Председатель приёмной комиссии, увидев её, чуть не поперхнулся, но быстро нашёлся, сказав:

– Лешачихи нам в лес нужны.

Так впервые было названо новое имя Гориллы. После, когда она уже работала лесником, любой, впервые её увидевший, человек про себя её так и называл.

По окончании академии, в лесничестве ей дали самый дальний участок, который все избегали. Во-первых, добраться туда можно было только на вертолёте – верхом на лошади по тайге добираться целую неделю не всякий захочет. Во-вторых, участок прилегал к территории староверов, а те чужаков не жаловали, особенно охотников и рыбаков. А каждый лесник – это в первую очередь охотник.

Лешачиху устраивала её новая должность и жизнь. Староверы, увидев её впервые, говорили между собой:

– Ишь, как её Бог-то отметил, неча нам, людям, обижать её.

И относились к ней доброжелательно, не трогали её капканы и ловушки и даже давали советы, где и как лучше промышлять.

Лешачиха стала жить почти безвыездно в тайге. Два-три раза в год за ней прилетал вертолёт, она сдавала отчёты в лесничество, пушнину заготовителям, получала жалованье, закупала необходимые в тайге товары и провиант, и её снова забрасывали в тайгу. Жизнь в тайге сделала из неё настоящую таёжницу. Она ещё больше окрепла физически, стала бесстрашной и с крепкими нервами. Не однажды ей пришлось в одиночку схватываться с медведями, и только собаки помогали ей избежать верной смерти. Ей нравилась тайга. Она полюбила её, не замечала гнуса и других неудобств. Тайгой человек или принимается, или изгоняется. Лешачиху тайга приняла сразу. В тайге всё живёт, подчиняясь единому разуму. Звери, птицы понимают друг друга, помогают избавиться от чужака. О нём расскажут птицы, белки, а уж о самом страшном враге тайги – пожаре, она предупредит всех взволнованным биополем, и всё живое кинется в спасительную сторону. Лешачиха принимала сразу такой сигнал и сообщала по рации пожарным МЧС. Уже несколько очагов были ликвидированы с её помощью.

Подружилась Лешачиха и с обитателями тайги. У неё в домике жили белки, бурундуки, вокруг всегда было много птиц. Приходила лосиха, которую Лешачиха освободила из-под упавшего дерева. Она нежно слизывала у неё с ладони соль своим шершавым языком, касаясь рук мягкими огромными губами. Собаки не трогали всех многочисленных друзей Лешачихи, и только отгоняли одного её врага, медведицу, которую она назвала Курвой.

Курва

Это была хитрая, коварная и наглая зверюга. Медведицы живут в тайге в основном на участках самца. Только самые сильные имеют свою территорию, которую отстаивают даже от самцов. Медведи – самцы терпят на своём участке свою самку с детёнышами. В урожайный год осенью, бывает, они мирно пасутся на ягодниках, запасая жир на зиму, и даже иногда залегают в одну берлогу. Медведь отмечает границы своего участка и выгоняет, забредшего к нему чужака. Чужих самок он может даже убить, но свою терпит, правда, та старается не попадаться ему на пути, если тот не в духе. Курва жила на участке самца.

При первом же обходе Лешачиха познакомилась с ним. Рамзес, собака Лешачихи, бежавший впереди, вдруг остановился и стал тревожно обнюхивать большую пихту у комля.

На дереве, на высоте двух метров, была отметина, содранная лапой медведя кора. Глубокие порезы когтями заплыли свежей пихтовой смолой. К стволу прилипли кусочки грубой буроватой шерсти. Рамзес взлаял злым голосом, шерсть на его загривке встала дыбом, и он кинулся в сторону от тропки. Лешачиха, взяв наизготовку карабин, пошла за ним. Пройдя метров сто, она увидела среди кустов голубики большого медведя и лающего на него Рамзеса. Медведь, не обращая внимания на собаку, уставился маленькими глазками на Лешачиху.

– Я не убийца, – мысленно произнесла та. – Я тоже живу здесь и хочу мира. Я не помешаю тебе, а ты мне, в тайге места хватит всем. Нам нечего делить.

Медведь, как бы прислушивался к её словам, наклонив огромную лохматую голову, а потом повернулся и медленно побрёл в гору. Собака, не переставая лаять, смотрела на хозяйку, ожидая от неё приказа.

– Пойдём, Рамзес, он нас не трогает, а мы его.

Собака нехотя двинулась за ней. А потом к избушке Лешачихи пришла Курва. Она подкралась, когда Рамзеса не было рядом, и долго наблюдала с пригорка за Лешачихой. Медведица сразу учуяла, что это самка, и в её зверином сознании пробудилась ревность. Она не понимала, почему её самец не изгнал чужую самку со своего участка. К тому же запах говорил Курве, что чужая самка не имеет детёнышей и хочет самца.

Прибежавший Рамзес спугнул медведицу, и та ушла. Но с того времени она часто следила за Лешачихой, а однажды, когда той не было дома, сорвала дверь и разворотила стену избушки. Разбросала продукты, разорвала мешки, перемешав их содержимое с землёй. Вернувшаяся Лешачиха, увидев погром, озлилась на Курву и погрозилась пристрелить её. Всё лето ей пришлось заниматься ремонтом и строительством. Она срубила себе баньку в ручье, прирубила к домику кладовку и сделала прочный лабаз. Теперь она обезопасила себя от подобных погромов.

А разозлённая Курва подралась с чужим самцом и до самой зимы зализывала, залечивала раны. Но уже весной она пришла к домику Лешачихи, чтобы проверить, там ли соперница. Но её встретил Рамзес и ещё две молодых собаки. Они посадили медведицу на землю и не давали ей сосредоточиться, носясь вокруг, а та только огрызалась, махая бесполезно лапами. Лешачиха стояла с карабином и смотрела ей прямо в глаза. Ярость и ненависть излучали они. И тогда женщина поняла, что медведица её попросту ревнует. Впервые Лешачиха испытала чувство женского превосходства над соперницей.

– Хоть эта меня приревновала, – с горечью подумала она. Наверное, по этой причине и отпустила Курву живой. И та, посрамлённая, кинулась бежать в тайгу, где её дожидались двое медвежат. Больше к избушке медведица не приходила.

Матрёна

Раза два пришлось Лешачихе бывать в деревне староверов. После погрома, что нанесла ей Курва, она ходила к ним купить продукты, староверы посочувствовали ей и продали куль муки и другие нужные товары. Они же дали вьючную лошадь и отправили с ней возчиком свою женщину. Ту звали Матрёна, она была одних лет с Лешачихой и уже имела четверых детей. Выглядела она крепкой, ладной женщиной с добрыми и ясными глазами. Очень любознательная, она расспрашивала Лешачиху о жизни «мира»:

– А неужто сейчас девки голые по улицам шастают и живут со всеми мужиками?

– Не совсем так, но похоже – отвечала Лешачиха.

– Господи, грех-то какой, антихрист, знать ,управляет имя.

– Да и не только женщинами, мужской род стал ещё отвратительнее женского. Иной раз веришь, что сохранят себя только такие, как вы, живущие в природе.

– У нас тоже многое меняется. Надысь приезжали из Канады русские старой веры. Так они к «миру» всё сильнее прибиваются. Вот и хотели перенять у нас крепость веры.

Уехала Матрёна, а жизнь у Лешачихи текла по уже пробитому руслу.

Незнакомому с таёжной жизнью человеку думается, что жизнь в тайге сплошное созерцание и сплошные приключения. Но это обыденный труд. Лето и осень – подготовка к длительной и суровой зиме. Заготовка дров, мяса, рыбы, ягод и прочего, необходимого для выживания, отнимает много времени и сил.

За работой Лешачиха не заметила, как пролетели лето и осень. Уже ярые заморозки по утрам схватывали ледком лужи и твёрдой коркой облетевшие, мокрые, побуревшие листья.

Попискивающие бурундуки спрятались в свои зимние норы, приготовились ко сну медведи, накопившие под мохнатой шкурой большой слой жира, они ждали только большого снегопада, который спрячет их следы до берлоги.

Вся тайга замерла в ожидании этого снегопада.

Матрёна жила с мужем, как живут почти все женщины в старообрядческих семьях, полностью доверяя и подчиняясь ему как главе семьи. Муж у неё был спокойный, немножко с ленцой, рослый и красивый мужчина. Большая рыжеватая борода, безмятежные сонные глаза, крепкие и ласковые руки. Матрёна любила его и даже не задумывалась, как это можно сравнивать своего мужа с другими мужчинами. Он для неё был всё: муж, подруга, родители, она не представляла себе жизни без него.

В последнее время она по-женски почувствовала в нём что-то пугающее её, чужое для них обоих. Однажды она увидела, как муж, оглядываясь и сторожась, прокрался в баню, стоявшую у самого леса, а через какое-то время из леса туда прошмыгнула женская фигура. Ещё ничего не понимающая Матрёна пошла к бане и заглянула в оконце. Её муж и вдова Анисья бесстыдно совокуплялись. Волна брезгливости, стыда, горечи обдала её и, оттолкнув от оконца, понесла домой.

Дома машинально Матрёна собрала небольшой узелок и ничего, и никого не замечая, бросилась в тайгу. Обида и какая-то тоска душили её, давили камнем грудь, сжимали сердце и застревали где-то в горле. Она бежала, не понимая, куда и зачем, её гнал испуг, испуг за мужа, который совершил грех, к которому она причисляла и себя как его жену.

– Он согрешил с другой женщиной, потому что я чего-то недодала ему, мы теперь оба будем в ответе перед Господом, – думала она.

Матрёна упала на бурые листья и, раскидывая их руками, разрыдалась. Она чувствовала себя обманутой в самом главном, её вера, в мужа и Бога, который дал ей его, пошатнулась.

Приближался вечер, небо затягивалось чёрными снеговыми тучами, Матрёна огляделась, припоминая места, где она находится. Вспомнила, что здесь она проезжала с пришлой женщиной-лесником и что до её избушки часа полтора ходьбы. Она решила дойти до Лешачихи и остановиться пока у неё.

В деревне староверов переполох, почти все ищут в тайге Матрёну, но выпавший снег скрыл все следы.

Несколько дней люди прочёсывали окрестности, стреляли, кричали, но бесполезно. Муж Матрёны сходил к кордону лесника, встретил на полпути Лешачиху и спросил о жене. Но та, помня наказ Матрёны, сказала, что не видела её. Все в деревне решили, что Матрёну задрал медведь, такие случаи бывали, и поиски прекратили.

Сама Матрёна слегла, видимо, сказалось нервное потрясение и холод. Лешачиха ухаживала за больной терпеливо и со знанием дела, и вскоре та стала поправляться.

А зима вступала в свои права. Снегу всё прибавлялось и прибавлялось, а потом ударили первые морозы. Они прижали рыхлый снег и переодели всех зверей в новые шубки. Лиса, щеголяя в новом наряде, неслась по снегу за белым кидающимся из стороны в сторону, зайцем. Белки сменили рыжие шубки на голубые. Красавцы соболя в новых выходных нарядах вышли на охоту. А на охоту за зверьками, за их шубками, вышли охотники-люди. Лешачиха тоже охотилась на соболя. Собаки неслись по свежему следу, загоняли соболя или белку на дерево, и ей оставалось только метким выстрелом сбить их с ветки.

Весь день в ходьбе по снегу, а вечером в избушке надо было ободрать зверьков и выставить их шкурки на просушку. Почти выздоровевшая Матрёна помогала ей. Охотничий сезон на пушного зверя с собаками недолог, уже в ноябре собаки тонули в снегу, а переходной соболь откочевал дальше. К этому времени охотница выходила раз или два в неделю на обход капканов. Стало больше свободного времени, и женщины проводили его в разговорах. Матрёна задавала много вопросов, и Лешачиха терпеливо ей объясняла всё, что знала сама.

За эти долгие зимние вечера женщины очень сдружились. Матрёну в Лешачихе восхищал ум, её обширные познания. Сама она была, как ребёнок, у которого мозг заполнен информацией недостаточно, и поэтому она его жадно заполняла. Лешачиха впервые встретила человека, который не презирал её за уродство, а считал равной себе и даже выше по интеллекту. Благодарность и признательность к Матрёне рождали в ней новые чувства. Впервые она обрела подругу, сестру, мать.

Женщины встречали Новый год. Для Матрёны это был новый праздник. Староверы Новый год не празднуют, считая это бесовским занятием. Она с любопытством смотрела, как Лешачиха украшает ёлку игрушками. Впервые у них разговор зашёл о Боге. Лешачиха, как многие современные люди, верила в Бога по-своему. Для неё это был некий космический Разум, управляющий миром.

– Бог – это Природа, – говорила она Матрёне, – люди, живущие в Природе – живут в Боге, потому то они чище тех, кто живёт вне её».

– Нет, наши старики учат, что природу, землю, людей создал Бог, и всё вокруг – творение Божье.

Они не спорили, просто каждая осталась при своём мнении, которое не навязывалось другой.

Лешачиха всё больше и больше привязывалась к Матрёне. Она чувствовала себя перед ней подростком. В Матрёне была женская мудрость, сохранившаяся с давнейших времён. Эта мудрость стояла выше всех знаний Лешачихи.

Лешачиха любила слушать, как она тихо поёт то ли старинные песни, то ли молитвы. Держа её руку в своей руке, прижавшись щекой к её плечу, она испытывала нежность и благодарность к человеку, понявшему её.

Приближалась весна, день прибывал, и тайга начала просыпаться. Пригревавшее днём солнце притаивало снег, а утром он становился настом, по которому забегали самцы в поисках самок. Красивый огненно рыжий лисовин крутился около пенька, на котором пробегавшая лиса оставила отметину. Он с жадностью втягивал носом её запах. На сосне, по раскидистой ветке, прыгали два самца белки, воинственно задрав пушистые хвосты, стараясь привлечь внимание самки. Краснобровый красавец рябчик насвистывал свои любовные песни для незаметной курочки, бегающей по насту.

Матрёна с Лешачихой топили баню.

Натаскали воды, распарили веники, раскалили каменку. Потом в пару хлестали друг друга вениками, весело повизгивая. Лешачиха тёрла спину Матрёне намыленной мочалкой. Она стояла сзади, над согнувшей спину Матрёной, та покачивалась в такт её движениям и своими ягодицами прижималась к лобку Лешачихи. Словно жар полыхнул по всему телу Лешачихи и скопился где-то в низу живота. Она обхватила одной рукой Матрёну под груди, закрыла глаза и закусив губы, вжималась лобком в её мягкий зад, пока не почувствовала какое то облегчение и пустоту внутри себя.

Она поняла, что произошло, это поняла и Матрёна. Она вырвалась из рук Лешачихи и, ополаскивая себя водой, говорила:

– Господи, грех то какой.

Потом, накинув на себя одежду, убежала в дом.

Опустошённая Лешачиха ещё долго сидела в бане, с ожесточением натирая себя мочалкой. Когда она пришла в дом, то увидела, что Матрёна стоит на коленях и молится. А потом был разговор.

– Прости меня, это моя вина, что я ввела тебя в соблазн, – говорила Матрёна,– старики говорят, что самый страшный грех – это ввести в соблазн своего ближнего. После того ему лучше утопиться.

– Не виновата ты ни в чём, это на меня блажь нашла, не вытерпела я….

– Через меня пришло всё, вот и мужу моему грех через меня пришёл, а нераскаянный грех порождает новый.

– И с мужем нет твоей вины, мужики они все кобели.

– Нет, нет моя вина, мой грех, и мне надо вернуться к нему и молить, чтобы он, дети и Бог простили меня.

После той бани что-то разделило подруг. Матрёна стала молчаливой и подолгу молилась, а Лешачиха днями пропадала в тайге.

По первым проталинам Матрёна собралась домой. Она держала Лешачиху за руку и молчала, все слова были давно сказаны. Поцеловались на прощание, и Матрёна ушла.

Гришка

Гришка был паскудником. В природе это падальщики, живущие за счёт других. Среди людей их становится всё больше, они живучие и приспосабливаются к обстоятельствам мгновенно. Такие люди не пойдут на дуэль за поруганную честь с открытой грудью, но нанесут свой удар в спину. Не зря его иногда называли Шакалом.

Какая у него национальность, он не знал. В нём текла кровь татар, чувашей, русских, украинцев. Одним словом, нация за таких людей не отвечает. Родился он на Урале от татарки, несколько раз был женат, бегал от алиментов по всей Сибири, нигде долго не задерживаясь. Из себя видный мужик: чёрный волос, шалые с томной поволокой глаза, прямой нос и вечно презрительно кривящиеся губы.

С женщинами Гришка умел ладить. Он брал от них всё, что ему было нужно, а когда видел, что они хотят что-то взять взамен от него, то просто исчезал.

– На каждого мужика приходится две бабы, я должен управиться со своими, – говорил он.

Он переезжал с места на место, благо, Сибирь большая.

Кроме женщин у него была ещё одна страсть – охота. Как в охоте на женщин, так и в охоте на зверей, Гришка вёл себя паскудно. Он приходил на чужой участок, бессовестно обворовывал хозяев и исчезал. Так он добрался до мест, где охотились староверы. Здесь-то его и ждало возмездие.

Идя по набитой лосями тропе на солонец, он наткнулся на самострел. Ему повезло. Наверное, это было для него только предупреждение:пуля, пробив мякоть руки у предплечья, не задев кость, чиркнула по груди, разорвав кожу и мышцы. Кое-как перебинтовав себя, Гришка, сверившись с картой, решил идти до кордона лесника, где надеялся отлежаться.

За несколько часов ходьбы он потерял много крови, ослаб, перед глазами мелькали круги, тело налилось тяжестью. Раза два он терял сознание, падал в снег, который своим холодом приводил его в чувство. Только страх за свою жизнь гнал Гришку к спасительному жилью.

Лешачиха, подходя к избушке, интуитивно почувствовала, что там кто-то есть. Потом залаял Рамзес, учуяв запах чужого человека. Открывая дверь, она ожидала увидеть кого-нибудь из староверов, но увидела лежащего на полу незнакомого человека. Поняв, что он без сознания, она перевернула его на спину и осмотрела. Рана была не опасная, но, видимо, незнакомец потерял много крови. Лешачиха раздела его, промыла рану марганцовкой, перебинтовала и уложила в постель. Потом, растопив печь, перестирала всю одежду раненого, повесила её сушиться. Закончив все дела, села около спящего и стала его рассматривать.

Он был чертовски хорош собой. Болезненная гримаса обиженного ребёнка не портила его лица.

Он спал целые сутки. Очнувшись, Гришка осматривался, не понимая, где он и что с ним. Слабость по всему телу передалась сознанию, он никак не мог вспомнить, как попал сюда. У плиты возилась какая-то женщина.

«Ё-моё, какая уродина, или снежный человек, или лешачиха. Ведь не советовали мне к староверам соваться, говорили, мол, они на пень молятся, и всякая чертовщина у них водится», – подумал он. Женщина, заметив, что Гришка очнулся, подошла к нему, неся в кружке какое-то пойло.

– Где я? – Спросил Гришка.

– На кордоне лесника, у меня значит. На вот, выпей, слабый ты очень.

– Значит ты лесник?

– Да, ты пей, это травы, тебе сейчас надо восстанавливать силы, много крови из тебя вышло. И где это тебя подстрелили?

– На самострел напоролся,– вспомнил Гришка.

– Не повезло, значит. Сейчас я тебя кормить буду бульоном из глухаря.

Поев, Гришка снова уснул. Проснувшись, он чувствовал себя намного лучше. Лешачиха, как он назвал про себя женщину-лесника, накормив его, предложила сменить повязку. Он только сейчас обнаружил, что лежит совершенно голый.

Сменив повязку, Лешачиха мокрым полотенцем смыла выступившую кровь и обтёрла его всего. Она не стеснялась его наготы, трогая руками самые интимные части его тела. «Животное», – подумал тот.

Больше недели Лешачиха не давала вставать Гришке с постели, даже хотела помогать ему оправляться в посудину, но тот воспротивился. Лешачихе нравилось ухаживать за раненым, его болезнь давала ей право распоряжаться им, как своей собственностью.

Гришка уже чувствовал себя почти здоровым, рана зарубцевалась, а она всё обходилась с ним, как с тяжелобольным. Меняла повязку, помогала повернуться, протирала его тело мокрым полотенцем. А ещё взяла в привычку лежать у него в ногах. Иногда он просыпался от тяжести обнимавшей его, как ребёнка, руки Лешачихи.

Восстанавливались силы, Лешачиха старалась накормить Гришку самым вкусным, что могла достать в тайге. Она умудрилась за день обернуться до деревни староверов и принесла банку сметаны, масло, мёд, домашнюю колбасу. Поила его с ложки рыбьим жиром.

«Как сыр в масле. Нет, не зря она так старается», – думал Гришка. Однажды ночью он в темноте и спросонок, нащупав рядом женское тело, опустошился в него.

Утром Лешачиха носилась по дому как на крыльях, настряпала для Гришки блинчиков с мёдом и старалась предупредить любое его желание. Она с любовью и нежностью смотрела на него, а Гришка в душе смеялся над её глупыми и неумелыми попытками понравиться ему.

С той ночи так и повелось: сделав своё дело, Гришка отворачивался от Лешачихи, а та лежала у него в ногах, переполненная любовью, поглаживая их и целуя. Когда Гришке это надоедало, он спихивал её ногой на пол.

Окреп Гришка, поправился, надоело лежать в избушке. Он стал ходить на лыжах проверять капканы Лешачихи. Та совсем забросила охоту, и Гришка решил выправить это дело. Соболя было много, и шёл он в капканы охотно. Пушнины всё прибавлялось, Гришка был доволен, он говорил Лешачихе, что весной сдаст пушнину. А потом поедет за границу на море, «где золотые пляжи и женщины красивы, как цветы».

Лешачиха слушала его с обожанием и наслаждалась каждой их совместной минутой. Она хотела только одного и с надеждой ждала этого. И вот она почувствовала и поняла, что в ней зародилась новая жизнь. Поняв это, она сразу изменилась. Гришка стал ей безразличен и даже противен. Она смотрела на него с брезгливостью, как когда-то он на неё. К себе она его больше не подпускала и спихивала ногой с постели, если он приходил к ней.

В тайгу пришла новая весна. Снег растаял, переполнившиеся ручьи в свою очередь подняли воду в таёжных речках, а те ринулись, неся муть и таёжный мусор в Ангару. Поднимавшаяся вода с треском ломала ледяной панцирь. Могучая таёжная красавица понесла его осколки к Енисею. В это время Лешачиха провожала Гришку. Тот уходил к своей мечте, «золотым пляжам и женщинам – цветам». Они оба расстались друг с другом без сожаления, кажется, впервые Гришка отдал женщине то чего та хотела, взамен получив всю пушнину.

Лешачиха стояла около ручья, прижав руку к животу, и смотрела на просыпающуюся вновь природу. Вылезшая из берлоги после спячки медведица Курва с двумя медвежатами лакомилась по ручью сочной черемшой. Она учуяла знакомый запах ненавистной самки, но он был другим. Теперь это был запах самки, ждущей детёныша. Курва беззлобно хрюкнула своим медвежатам и повела их вниз по ручью.

Николай Глебов — Колокольчик в тайге читать онлайн

Колокольчик в тайге

КОЛОКОЛЬЧИК В ТАЙГЕ

© Челябинское областное государственное издательство, 1949 г.

Старый лесообъездчик Кузьма Миронович Черкасов, или, как его звали колхозники, Мироныч, в начале июля отправился верхом в свой обычный объезд.

Ехал он просекой. Пригретый полуденными лучами солнца, старик дремал. Над лошадью кружились назойливые пауты и комары. Жара не спадала. Мироныч мерно покачивался в седле, изредка бросая взгляд на окружающую местность.

«Скоро, однако, перевал», — подумал он и, подстегнув коня, поехал быстрее.

Его плотная фигура замелькала в частом осиннике. Проехав густой пихтач, лесник поднялся на перевал. С его вершины виднелись затянутые легкой дымкой тумана горы Миньяра. Внизу лентой извивалась река. Дальше шла чернь, необъятные леса, таежная глухомань Южного Урала.

«Сходить надо попромышлять: может, козел или зайчишка набежит». — Закинув ружье за спину, лесник стал спускаться вниз. Засаду он устроил на опушке леса. Впереди лежала гладкая елань[1], покрытая розовым мытником и яркими огоньками пестроцвета. Мироныч ждал, терпеливо прислушиваясь к шорохам леса.

Солнце клонилось к закату. Лесник уже хотел выйти из засады, как вдруг его внимание привлек маленький, рыжеватый зверек, который вышел из высокой травы и, раскачиваясь на слабых ногах, направился прямо на Мироныча. Это был дикий козленок, мать которого, очевидно, погибла. Раздумывать было некогда. Мироныч, точно медведь, вывалился из сосняка на поляну. Козленок неуклюже запрыгал в обратную сторону и скрылся в траве. Лесник остановился. «Ишь ты, какой хитрый, спрятался, поди, думает: поищи-ка, Мироныч, меня. Нет, ты меня, брат, не проведешь», — и, подперев бока, он что есть силы крикнул: «Эй!». Испуганный козленок подпрыгнул вверх и вновь заковылял к опушке леса. В два-три прыжка Мироныч настиг добычу и, схватив дрожавшего от страха козленка, прижал его к груди.

— Да не брыкайся ты, глупыш! Все равно не вырвешься! Ведь съедят тебя волки в лесу, — поглаживая его рыжую, блестящую шкурку, ласково заговорил лесник. — Вот привезу тебя домой и живи. Играй с моими внуками. Ребятишки будут рады.

Связав ноги козленка тонким ремешком, Мироныч поднялся с ним на перевал и, оседлав лошадь, тронулся в обратный путь. Домой он приехал в сумерки, постучал в окно и громко сказал:

— Кто первый выйдет, тому и находка.

На крыльцо стремглав выскочили мальчик и девочка.

— Я первый, — протягивая руки к козленку, крикнул десятилетний Степанко.

— Нет, я, — теребила деда внучка Ксюша.

— Дарю обоим, — старик развязал ремешки, которыми были спутаны ноги козленка, и передал его детям.

— Несите в избу.

— Бабушка, посмотри, что дедушка поймал! — радостный Степанко опустил козленка на пол. Тот торопливо заковылял под лавку и прижался в угол.

— Да на что ты его привез? — притворно сердито проворчала бабушка.

Мироныч усмехнулся.

— Тебе, Петровна, поиграть.

— Ему все смех, — обиделась на шутку жена лесника. Но, увидев радостные лица ребят, тотчас смягчилась.

— Поди, козленок голодный, Ксюша, — обратилась она к внучке. — Принеси-ка из сенок молоко: надо его покормить.

Блюдце с молоком поставили на пол.

— Вытаскивай его, Степанко. — Козленок упирался и к молоку не шел. Девочка ткнула мордочку зверенка в блюдце. Облизывая губы, пленник не спускал с людей настороженных глаз.

— Дедушка, а дедушка, почему у него курдючок беленький? — спросила Ксюша старика.

— А чтоб охотникам стрелять было ловчее, — усмехнулся Мироныч.

— Степа, посмотри-ка, мордочка у него, как у ягненка, а ушки, точно у зайца. Какой хорошенький! — тараторила девочка. — Я ему кошомку подстелю, чтобы спать мягче было.

— Нужна ему твоя кошомка, — важно ответил Степанко, — лучше травы свежей нарвать. Это ведь не котенок.

Козленок постепенно привыкал к новой обстановке и к ребятам. Спал он во дворе вместе с лохматой собакой по кличке Колобок, которого первые дни боялся больше всех. Днем дети выпускали его за ограду и, спрятавшись в высокой траве, следили за своим новым другом. Потеряв из виду детей, козленок вытягивал шею и беспокойно вертел головой, затем высоко подпрыгивал над травой и, заметив девочку, стрелой мчался к ней.

— Вася, Васенька, — слышалось с другой стороны. Вновь прыжок, и козленок бежал к Степанку.

За три месяца козленок окреп и вырос. К Миронычу он относился доверчиво и был очень дружен с ребятами.

Однажды, гуляя по лесу, дети потеряли Ваську из виду. Долго звали они его, искали в кустах, но козленок не показывался.

— Неужели, сбежал? — с тревогой проговорил Степанко.

— А может, он уже дома? — высказала предположение Ксюша.

— Как же, дожидайся, он ведь не домашний козел, а дикий.

— Ну, что из этого, — вступилась за своего друга девочка. — Ведь он уже привык к нам.

— Привык-то привык, а может и удрать.

Опустив головы, ребята направились к дому.

Вдруг до их слуха донесся лай, и вскоре на полянку выбежал козленок, вокруг которого, радостно визжа, прыгала собака.

— Ну, вот, — вздохнула с облегчением Ксюша, — а ты говоришь — удрал. Он просто заигрался с Колобком. Вася, Васенька, — позвала она козла. Тот, мотнув головой, боднул собачонку и побежал навстречу своим друзьям.

…Наступил сентябрь. Кузьма Миронович отвез ребят в соседнее село в школу. Накануне отъезда Степанко, пошептавшись с сестрой, заявил деду:

— Ваську берегите до нашего приезда.

— А еще какой наказ будет? — улыбнулся дед. Степанко переглянулся с Ксюшей.

— Дедушка, мы просим тебя, чтобы он не потерялся, привяжи ему на шею колокольчик. У тебя есть колокольчик, мы видели его в сундуке.

— Вот пострелята! Да как вы его углядели?

— Пожалуйста, дедушка, разреши, — Ксюша обняла старика за шею.

— Тот колокольчик у меня заветный, — покачал головой Мироныч, — валдайский, с малиновым звоном. Давно храню я его. Сорок лет тому назад служил я у челябинского купца Степанова в ямщиках. Развозил товары и приказчиков по ярмаркам. Когда в лютую стужу сидел на облучке, одна была отрада — малиновый звон колокольчика. Плохо жилось в то время нашему брату, ямщику, — дед задумался. — Ну, ладно, — тряхнул он головой, — так и быть, привязывайте. — Старик закряхтел и, поднявшись с лавки, шагнул к сундучку.

Сверхъестественное: Случай в тайге

Предисловие о любви к родине

Григорий Федорович Коновалов родился в 1905 году в селе Тамир Троицкосавского уезда. Окончил Тамирскую церковно-приходскую 4-летнюю школу. Семья Коноваловых была зажиточной, держала много скота. За Батхолихой находилась заимка, где старшие дети проводили все время, ухаживая за животными. Так и жили в лесу, в село спускались за чем-то необходимым. Григорий был самым старшим в семье. Мать их, Улита Романовна, в девичестве Таракановская, была верующей женщиной. Потеряв двух средних сыновей во время сталинских репрессий, как могла, поддерживала старшего сына. Сама выросшая в тайге привила детям любовь к родной природе. Григорий в голодные 20-е годы стал часто пропадать в тайге. Заимка уже им не принадлежала, поля отошли к колхозу, и им осталась только тайга-матушка.

Григорий Федорович с матерью Улитой Романовной. Село Тамир, 1950-е годы

Неведомый хранитель

Григорий, будучи еще неженатым парнем, в студеную зимнюю пору ушел за шишкой-паданкой в тайгу. Что-то добыл и решил заночевать в охотничьей избушке. Наготовил дров, а ночь длинная, спичек не осталось, но он успел затопить очаг. Сидит Григорий в избушке, очаг топится, стало его клонить в сон. Знает он, что спать нельзя, один-одинешенек в тайге, мороз такой, что погаснет очаг, заберется холод и можно не проснуться. Сидел так, и вдруг упала голова, наклонился Григорий к печке и заснул. Вдруг открылась дверь, зашел мужик и толкнул Григория в плечо: «Проснись!». Подскочил он, смотрит, в очаге остался один уголек. Стал раздувать и загорелся огонь. Смотрит по сторонам, никого нет в избушке, один он. Спас его неведомый хранитель заблудших путников и охотников.

На передовой

Григория Федоровича призвали на фронт в самом начале войны, он защищал Москву. Сестры называли его уважительно «братька». Пришел хромой с ранением в ногу, осколки выходили до самой старости. Многие фронтовики не могли рассказывать о войне, и Григорий молчал. Но с моей мамой он делился. «Посадят на танк, в руках саперная лопатка, и скажут, оружие добудете в бою». Мама говорила: «Братька был там, на Волоколамском шоссе». Знал он и лично видел генерала Панфилова и политрука Клочкова. «После боя ходил долго, живых искал. Никого нет, все убитые лежат. Видит, немец мертвый сидит, прислонился к стенке в окопе. А у братьки топор, он и рубанул топором по черепу. Все окопы обошел. Вдруг из окопа голос. Вылез мужик. И говорит братьке: «Я не могу больше, выстрели в меня. Все убитые, а я даже не раненый». Мужик высунул руку из окопа, и братька выстрелил в него. Сказал: «Ты меня не видел, а я тебя». И разошлись.

А потом братька на коне возил на передовую солдатскую кашу. И однажды надо было везти, а он прилег за поваленное дерево, и стало ему вдруг тяжело. Закричали: «Коновалов, вези обед!». А он притаился, сделал вид, что спит. Его и не нашли. Поехал другой боец, и сразу прямое попадание в телегу».

Григорий Федорович Коновалов – участник битвы за Москву

И еще было так: «Сидели в избе, братька сидел около печки. Заходит земляк, шарагольский учитель, и говорит братьке, ты занял моё место, уйди. Братька пересел за печку, и вдруг прилетел снаряд. У дома оторвало угол, и нет этого учителя, а братька живой остался». Вечная им память, святое воинство.

Послевоенное лихолетье

После войны Григорий Федорович работал возчиком в колхозе «Родина» за Перешейком, пенсию по инвалидности так и не получил. С женой Прасковьей вырастили шестерых детей. Прасковья во время войны стряпала хлеб для колхоза. Когда подросли дети, стала еще работать в школе истопником, за это немного, но все же платили, а колхозники не получали зарплату совсем. За работу им на трудодни давали пшеницу. Они сами мололи на мельнице муку. Это были самые радостные дни, когда привозили с мельницы мешки с мукой, высыпали в амбар в лари, потом высевали и стряпали хлеб в русской печке.

Тайга спасала в тяжелые годы людей, давала пропитание, обогревала и была вторым домом для многих поколений жителей села Тамир. И об этом мой рассказ.

Григорий Федорович ходил на охоту. Однажды весной, взяв ружьишко и пса Бобика, отправился Григорий на Москаль. Дети и жена Прасковья ждали его возвращения и никак не могли уснуть. Григорий бродил весь день по тайге, но ему так и не удалось подстрелить зверя. Уставший, он решил заночевать в охотничьей избушке. Верный Бобик не отставал от хозяина и забежал с ним в юрту. Охотники всегда оставляли в избушках-«юртах» спички и какой-нибудь скромный провиант для заблудшего добытчика. Стемнело, Григорий начал растапливать очаг. Огонь никак не хотел разгораться. Вдруг открылась дверь, и голос говорит: «уходи». Григорий подумал – привиделось и послышалось. Растапливает очаг дальше. Снова открылась дверь сама по себе, и голос говорит: «уходи». Посмотрел вокруг Григорий, в избушке темно, нет никого, он и говорит: «Я куда пойду? Не буду уходить!». А очаг все не разгорается. Бобик прижался к ногам хозяина и дрожит. На третий раз открылась дверь, и в проеме висит веревка с петлей. Бобик залаял и стремглав выбежал из избушки. Григорий взял ружье и скорее пошагал вслед за Бобиком.

Прасковья ждала мужа, ребятишки лежали молча и ждали отца. Вдруг залаял в ограде Бобик. Все домочадцы вышли на улицу. Прасковья говорит: «Бобик один прибежал, что-то случилось». Под утро взволнованный пришел Григорий домой. Жена и дети окружили отца и стали спрашивать о том, что случилось, почему верный Бобик прибежал один. Григорий молча сидел за столом, его трясло. Прошло какое-то время, и он рассказал о случившемся. Думал свою думу Григорий, как найти добычу в тайге. Не попросил у хозяина тайги разрешения. После этого случая Григорий всегда говорил своим детям: «Зашли в лес, скажите «здравствуйте», вы зашли в чужой дом, вы в гостях. Попросите разрешения зайти и положите под куст что есть — может, кусочек хлеба, может, сахар».

Григорий с Прасковьей дожили до глубокой старости, брали от природы только то, чтобы прожить. Всю жизнь помнили о тех случаях в тамирской тайге. И сейчас есть такие люди, которые не отделяют себя от природы, живут с ней в гармонии и оберегают те немногие заповедные места, которые, к счастью, ещё остались в их родном Тамире.

Анна Коновалова

Если у вас есть реальные истории, присылайте их нам на электронную почту [email protected] с пометкой «Сверхъестественное».

Фото автора

«Сибирский Робинзон» прожил в тайге 13 лет, скрываясь от расстрела

Иван Лепа рассказал автору «Немтыря» Владимиру Топилину продолжение этой истории и подчеркнул, что в деревне не осуждали отшельника, наоборот, считали его поступок правильнымФото: Мария ЛЕНЦ

…Небольшую деревеньку Каменно-Горновка в Красноярском крае сейчас постепенно занимают дачники. Сто километров от Красноярска уже не расстояние. А вплоть до начала Великой Отечественной войны это были глухие места с латышскими хуторами. И происходило здесь ровно то, что и в больших городах и селах: гражданская война, репрессии, коллективизация, постоянный приток ссыльных и раскулаченных. Спасение от преследования было только одно – тайга. В 1937 году здесь случилась история, ставшая сюжетом для книги известного сибирского писателя Владимира Топилина. Житель Каменно-Горновки, спасаясь от НКВД, ушел в тайгу. Он провел в одиночестве много лет, разучился говорить, за что его прозвали немтырем (немым). Повесть «Немтырь» вышла в 2015 году. Поскольку речь идет о латышской семье, ее с особым интересом и пристрастием прочитали местные латыши. Сразу же нашлись очевидцы этой удивительной истории. Мы встретились с ними, отправившись в Каменно-Горновку; узнали, как сплелись правда и вымысел, и как сложилась жизнь реального человека.

Как появился «Немтырь»

Все книги Владимира Топилина созданы на основе реальных событий. На старенькой «Оке» инвалид-колясочник забирался в самые глухие деревушки, и разговаривал со старожилами. Так появился и «Немтырь»: сюжет подсказал бывший милиционер Валерий Тучнолобов, который в 1950-1951 году расследовал дело о таежном робинзоне.

Этот дом из сибирской лиственницы стоял на хуторе в нескольких километрах от деревни Каменно-Горновка и принадлежал латышской семье Плостниек.Фото: Мария ЛЕНЦ

Повесть начинается с того, что в 1937 году главный герой, 18-летний Янис Веред (так назвал автор повести своего героя), пошел в тайгу готовить зимовье к охотничьему сезону, повредил ногу и почти две недели пролежал в избушке без движения. Однако ни отец, ни братья на выручку не пришли. Когда Янис вернулся домой, он узнал, что отец и братья арестованы. Его тоже долго ждали, но подумали, что утонул или попал медведю в лапы. Мать и сестра снаряжают его обратно в тайгу, где он проведет 18 лет в полном одиночестве, и разучится говорить. Топилин, — таежник и охотник, — в мельчайших подробностях описывает быт своего героя: как он охотится, как сажает первый огород, как разводит костер, и хранит продукты, как спасается от медведя, как ведет учет времени. Повесть заканчивается тем, что Янис возвращается в родную деревню. Что с ним случилось дальше, милиционер Тучнолобов не знал, его перевели в другое место, и в Каменно-Горновке он больше не был…

Саша погиб, Мартын выжил

«- Уходить тебе надо, сынок, — обхватив его за плечи, шептала мать. – Немедля! Заберут и тебя, не вертаешься, а так хоть жив будешь.

— Куда же, мама?

— В тайгу. Откуда пришел. Там тебе жить надо, покуда все не уляжется.

— Когда все уляжется?

— Не знаю»*

Очевидцам тех арестов уже за 90 и, сказать по правде, если бы не повесть, то память о таежном робинзоне 30-х годов прошлого века ушла бы вместе с ними навсегда. Иван Александрович Лепа — один из тех, кто хорошо помнит эту удивительную и трагическую историю:

— Ушедшего в тайгу человека звали Мартын Плостниек, — рассказывает он. – Мартын дружил с моим отцом, они вместе на охоту ходили. Когда начались аресты, он решил спрятаться в тайге, и звал с собой отца «Саша, пойдем вместе». Отец отказался, сказал: «будь что будет!». Его забрали в декабре 1937 года, через два месяца расстреляли. Нас, детей, было четверо, мне, старшему, 12 лет, младшему годик. Мама больше не вышла замуж, растила нас одна, и часто говорила, лучше бы Саша в тайгу ушел.

Тогда в Каменно-Горновке арестовали 37 мужиков, домой никто не вернулся.

Мартын Плостниек прожил в тайге 13 лет, все это время к нему ходили в условленное место два его двоюродных брата. Один-два раза в год приносили патроны, семена, продукты. Однажды, когда на встречу никто не пришел (братья умерли), отшельник понял, что зиму он не переживет и вышел к людям. Родители его к тому времени уже умерли, в доме жили посторонние люди…

Отшельник стал пчеловодом и книгоманом

«- Как ты думаешь, почему они не идут? – в раздумье спросил он (у собаки – прим. Ред.) и вздрогнул от неприятного ощущения.

Внутри, в голове и к ушам от собственных слов пронеслись нервные болевые разряды. Так бывает, кода человек долго молчит. Отец советовал сынам:

— Будете в тайге одни – разговаривайте с собаками, иначе разучитесь говорить».

Одиночество не проходит бесследно, и вся дальнейшая жизнь таежного робинзона тому подтверждение. Он выбрал работу вдали от людей, на пасеке, мало с кем общался, все свободное время читал запоем. Однако Мартын был не одинок: после выхода к людям он женился на местной жительнице, Зельме.

— Обоим тогда было уже около 50 лет, — рассказывает Валентина Токмина, племянница Зельмы. — Мартын был очень хорошим пасечником, говорят, про него даже в местной газете писали. Сначала они жили в Каменно-Горновке, а потом переехали в районный центр, Уяр. Поселились по соседству с нами. Я к тому времени школу заканчивала, хорошо его помню. Он всегда был ухоженный, носил плащ и шляпу. Конечно, немтырем он не был, прекрасно говорил, и это неудивительно. Дядя Мартын был настоящий книгоман, читал каждую свободную минуту, собрал большую библиотеку, выписывал много журналов. По этому поводу они с тетей даже конфликтовали, потому что хозяйственные дела он не любил. И вообще каких-то теплых отношений у него ни с кем не было. Когда им с тетей было около 70 лет, они решили расстаться, чтобы не быть обузой друг другу. Тетя уехала к детям, у нее два сына. А у дяди Мартына детей не было, он отправился к какой-то племяннице в Латвию. И увез с собой свою библиотеку. Это было примерно в 1972-1973 году, связь с ним прервалась. По слухам, в Латвии он вскоре умер. Его жена, тетя Зельма, дожила до 1993 года. Ни фотографий, ни даже воспоминаний о нем почти не осталось. Он не любил общаться, про тайгу вообще не рассказывал. Я только знала, что он повредил руку в схватке с медведем.

О Мартыне помнит и старейшая жительница Каменно-Горновки Эмма Беильман (ей 91 год), которая работала вместе с ним на пасеке:

— В начале войны нас привезли в Сибирь с Поволжья, а в 1951 году я с мужем и детьми переехала в Каменно-Горновку и познакомилась с Мартыном, вместе работали шесть лет.

Помню, он рассказывал про свой огород, который устроил на небольшой полянке в тайге и про то, что все эти годы спал на медвежьих шкурах. Он был очень грамотный, про все знал, уважительный и спокойный человек.

Старейшая жительница Каменно-Горновки Эмма БеильманФото: Мария ЛЕНЦ

Сейчас вся деревня зачитывается повестью, рассказывающей о событиях и людях здешних мест. И хотя правда в ней перемешана с вымыслом, и, говорят, много в Сибири было таких отшельников, но именно он, Мартын Плостниек, став литературным героем, пусть и под другим именем останется в памяти людей…

ПОСТРОЧНО

Правда и вымысел

Пожалуй, одно из самых известных произведений об ушедшем в тайгу человеке, — повесть Валентина Распутина «Живи и помни». У главного героя, много раз раненного и контуженного, в 1945 году, перед самой Победой, страх победил долг, и он вместо возвращения из отпуска на фронт спрятался в тайге. У этого человека был реальный прототип: житель соседней с родной деревней Распутина деревни стал дезертиром, про него все знали, но арестовали лишь после окончания войны. Но сюжет повести – вымысел автора.

Образ Немтыря из книги. Художник: Глеб ПЕГАНОВ

В повести Владимира Топилина «Немтырь» у героя совсем другой мотив для бегства, он спасается от ареста. Сюжет основан на реальных событиях, но есть и существенные расхождения.

Правда и вымысел

ДОСЛОВНО

История «немтыря» при всей необычности – типична

Алесей Бабий, председатель красноярского общества «Мемориал»:

— История, рассказанная Владимиром Топилиным, при всей своей необычности в каком-то смысле типична. Кстати, автор достаточно точно передаёт обстоятельства того времени. Когда я читал «Немтыря», не нашёл там ошибок, обычных в художественных произведениях. Писатель точно и аккуратно обходится с историческими фактами.

Было немало людей, которые в 1937-38 гг. спасались, просто меняя место жительства. Бывало, вся семья переезжала в другой город. Известен реальный случай, когда человек почти год проездил в поездах (билеты были не именные). Или люди уходили в тайгу на некоторое время. Дело в том, что НКВД выполняло «план по валу» по приказу 00447 (так называемые лимиты), и гоняться за каким-то конкретным человеком им было некогда и незачем. Они просто арестовали вместо героя повести кого-то другого. Более того, «Немтырь» мог уже году в сороковом появиться в деревне и, скорее всего, это прошло бы незамеченным.

*Здесь и далее – отрывки из книги «Немтырь»

Таежные прибабахи (Завгорудько Валерий) — слушать аудиокнигу онлайн

00:00 / 10:33

Таёжные прибабахи_01